МЕМУАРЫ Часть 23

Заслуга Ягоды перед Сталиным была не только в блестящей организации убийств Кирова и Горького, но и не менее блестящей организации процесса Зи­новьева–Каменева. Кстати, об аресте Зиновьева и Каменева я слышал в середине декабря 1934 г. от жены Ягоды, Авербах, – она тоже училась в ИКП на Остоженке; пользуясь богатым архивом мужа и его НКВД, писала докторскую диссертацию о строи­тельстве ГУЛАгом «канала Москва-Волга» (Солже­ницын цитирует эту работу, но ошибается, думая, что ее автор – мужчина). Рассказ Авербах-Ягоды о сцене, разыгравшейся при аресте Зиновьева, крайне возмутил не только меня, но и всех присутствую­щих, хотя, конечно, все молчали:

– Вы знаете, когда его брали, он бросился к теле­фону звонить т. Ягоде, – ему этого не разрешили, а он, негодяй, начал кричать на наших чекистов: «Вы оберфашисты, вы палачи революции...», за что его избили как сукина сына и увезли связанным по но­гам и рукам...

Зиновьева, первого ученика Ленина, избивать как собаку и бросить в советскую тюрьму, что это такое и как это возможно? Тогда только я себе сказал: нет в мире преступления, на которое Сталин не был бы способен. Отныне я не верил ни одному его сло­ву, как не верил и ни одному слову «чистосердеч­ных признаний» его несчастных жертв.

Из этого видно, что я все еще противопоставлял Сталина Ленину, в чем глубоко ошибался. Ошибался я и в том, что считал Зиновьева и Каменева не­винными жертвами Сталина, тогда как они были жертвами собственной системы, в создании кото­рой они играли более решающую роль, чем Сталин. Спасая Сталина от «Завещания» Ленина, они исполь­зовали его как уголовное орудие борьбы с Троцким за ленинское наследство, но если потом уголовное орудие обрушилось на их же головы, то это уже по логике борьбы, известной еще с библейских времен – «кто посеет ветер, пожнет бурю»!

Однако важнейшее, историческое преступление Зиновьева и Каменева в другом. Чтобы спасти соб­ственные головы, они одолжили свои уста Сталину для организации беспримерной в истории инквизи­ции. Сценарий ее написал Сталин, но Зиновьев и Ка­менев так прекрасно сыграли свои роли перед удив­ленным взором всего мира, что люди, не знающие Сталина и его партийно-полицейского аппарата, дол­жны были поверить Зиновьеву и Каменеву в их лжи и фантазии. Их былые сторонники на процессе Ни­колаева сказали Сталину «нет» и честно умерли, а учителя, еще вчера «вожди мировой революции», сказали Сталину «да» и умерли позорной смертью жалких трусов, потащив за собою миллионы лю­дей. Сталин мог их расстрелять без всякого суда и в любое время (он это им прямо сказал, когда уговаривал их перед узким кругом Политбюро дать добровольно нужные ему показания), но Сталину нужно было расстрелять сотни тысяч и посадить в концлагерь миллионы. Вот чтобы это оправдать, Зи­новьев и Каменев должны были одолжить Сталину свои уста.

Разумеется, такой уникальный преступник, как Сталин, мог обойтись и без формальных «доказательств», без «искренних показаний» подсудимых. Но в природе преступника – заранее планировать и свое «алиби». И в этом Сталин превосходил всех преступников в истории. Ведь факт, что в эпоху Ста­лина никого из политических деятелей не расстрели­вали без наличия в его следственном деле личного «признания». Он мог на суде от него отказаться, но расстреливали его именно за это признание. Если Сталину было безразлично, что думал собственный народ и что скажут будущие историки, то ему было важно оправдать свои действия перед «прогрессив­ным человечеством». Это «прогрессивное челове­чество», начисто отрицающее как произвол Сталина, так и наличие в стране концлагерей с миллионами заключенных, нужно было Сталину для его планов будущей мировой экспансии.

Свою службу Сталину Зиновьев и Каменев сослу­жили в два приема: на малом процессе в январе 1935 г. и на большом процессе в августе 1936 г. На последний процесс наш ИКП имел несколько про­пусков, один из которых достался мне как старше­курснику и редактору институтской газеты. О сво­ем личном впечатлении я расскажу позже, а пока продолжу рассказ, основываясь на официальных до­кументах. Первый процесс стал как бы репетицией будущего большого процесса. На нем перед Военной коллегией Верховного суда СССР предстали 15 чело­век во главе с Зиновьевым и Каменевым. Их обви­няли, что они в Москве создали «Московский центр» для подготовки убийства Кирова. Однако доказательств этого, хотя бы вымышленных, на су­де не фигурировало. Подсудимый Г. Ф. Федоров, старый член ЦК, рабочий, говорил, что «Московский центр» существовал и руководил оппозиционной работой в Москве, Ленинграде и других городах, но и он не говорил о терроре и контрреволюции. На суд притащили, как свидетелей, старых зиновьевцев Ба­каева и Сафарова.

Бакаев: «У нас не было никакой другой положи­тельной программы против ЦК, мы скатились в контрреволюционное белогвардейское болото».

Сафаров: «Мы отравляли колодцы...»

Это признание звучало как анекдот, поэтому ни судья, ни прокурор не стали даже допрашивать по этому поводу.

Зиновьев: «Объективный ход событий таков, что с поникшей головой я должен сказать: антипартий­ная борьба, принявшая в прежние годы в Ленингра­де особенно острые формы, не могла не содейство­вать вырождению этих негодяев. Это гнусное убий­ство бросило такой зловещий свет на всю предыду­щую антипартийную борьбу, что я признаю: партия совершенно права в том, что она говорит по вопросу политической ответственности бывшей антипартий­ной «зиновьевской» группы за совершившееся убийство»...

Приписав вместе со Сталиным убийство Кирова своим бывшим сторонникам в Ленинграде и взяв на себя политическую ответственность за него, Зиновь­ев добровольно, без физического принуждения со стороны НКВД, вручил Сталину тот магический ключ, при помощи которого Сталин откроет серию новых процессов против всех деятелей бывших оп­позиций с тем, чтобы, накалив общую атмосферу в стране, открыть ворота в ад инквизиции – ежовщины-бериевщины. На этом процессе оба достигли сво­их ближайших целей: Зиновьеву важно было сохра­нить жизнь, что ему и удалось, получив лишь 10 лет (в приговоре говорилось, что следствием не уста­новлено, что «Московский центр» дал указание убить Кирова, но центр создавал атмосферу для это­го убийства). Сталину важно было, чтобы Зиновьев признал, что Кирова убили его бывшие сторонники, за что он добровольно берет на себя политическую ответственность. Остальное доделывают чекисты. Так оно и случилось.

Но второму процессу предшествовал большой торг между Сталиным, с одной стороны, между Зи­новьевым и Каменевым, с другой. Этому торгу предшествовало следующее официальное сообщение Прокуратуры СССР: «НКВД СССР в 1936 г. был вскрыт ряд террористических троцкистско-зиновьевских групп, подготовлявших по прямому указа­нию находящегося за границей Л. Троцкого и под непосредственным руководством объединенного центра троцкистско-зиновьевского блока ряд терро­ристических актов против руководящих деятелей ВКП(б) и советского государства. Следствием уста­новлено, что троцкистско-зиновьевский блок орга­низовался в 1932 г. по указанию Л. Троцкого и Зи­новьева в следующем составе: Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, Смирнова (И. Н.), Мрачковского, Тер-Ваганяна и др. и что совершенное 1 де­кабря 1934 г. убийство Кирова было подготовлено и осуществлено по указанию Троцкого и Зиновьева и этого центра» («Правда», 15 августа 1936 г.). Ста­лин предложил через секретаря ЦК по НКВД Ежова и шефа НКВД Ягоду Зиновьеву и Каменеву следую­щий план открытого процесса: Зиновьев и Каменев, взяв на себя вину, в первую очередь и главным об­разом разоблачают предательскую антисоветскую деятельность Троцкого за рубежом и внутри СССР.

Если они примут данный план, Политбюро им устро­ит открытый процесс и гарантирует им жизнь, если они его отвергнут, то суд будет закрытый и, незави­симо от их показаний, все они будут расстреляны, а их семьи репрессированы. Но это было не все. Ста­лину было важно подготовить вслед за зиновьевским процессом процесс бухаринский. Поэтому Зи­новьев и Каменев должны были сказать на своем от­крытом процессе, что они имели контакт с правой группой Бухарина, Рыкова и Томского. В кругах партийного актива этот план не был каким-либо «государственным секретом». О нем рассказывала и жена Ягоды (Авербах), правда, выдавая его за план самого Зиновьева. Об этом плане писалось в тогдашнем «самиздате» об «Очной ставке» между Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и Бу­хариным и Рыковым, с другой, в присутствии чле­нов Политбюро. Зиновьев и Каменев условием при­нятия плана Сталина поставили: 1) свидание с По­литбюро для подтверждения условий Ежова и Яго­ды; 2) гарантия Сталина, что они не будут расстре­ляны после суда.

Оба условия Сталин принял, но вместо Политбю­ро предложил свидание Зиновьева и Каменева с «Комиссией Политбюро» в составе своих ближай­ших подручных – Молотова, Кагановича, Андреева, Ворошилова, – чтобы не допустить присутствия Ко­сиора, Орджоникидзе, Чубаря, Рудзутака, Постышева, Эйхе, то есть тех, кто заведомо был против соз­дания фальсифицированного дела. Свидание оправ­дало ожидание Сталина: Зиновьев и Каменев согла­сились сыграть назначенную им роль. В связи сдан­ной книгой я еще раз пересматривал старые номера «Правды», чтобы восстановить в памяти всю эту трагикомедию. Приведу здесь некоторые места из «Обвинительного заключения», чтобы показать, как скрупулезно обвиняемые выполняли свои обеща­ния:

Зиновьев: «Троцкистско-зиновьевский центр ста­вил своей главной задачей убить Сталина и Кирова».

Каменев: «Успехи партии вызывали в нас новый прилив ненависти к Сталину».

Мрачковский: «Ввиду успехов партии, нет друго­го выхода, как террором убрать Сталина. После убийства Кирова Троцкий лично на себя взял подго­товку убийства Сталина, Ворошилова и Кагановича. Троцкий перебросил из Берлина Ольберга и других с заданием убить Сталина, Ворошилова и Кагано­вича».

Каменев: «Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян имели прямые директивы организовать убийства Сталина и Кирова. Зиновьев сообщил, что он дал ди­рективу Бакаеву убить Кирова, – я к этому присо­единился. Объединенный центр еще готовил акты против Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича, Косиора, Орджоникидзе, Постышева» («Правда», 20 августа 1936 г.).

Последние три имени были названы в надежде за­вербовать их на сторону Сталина в его заговоре про­тив партии и страны.

Если память мне не изменяет, процесс происхо­дил в просторном зале Дома Союзов. Не только в зале, но и вокруг здания и на прилегающих улицах были поставлены вооруженные посты, кроме того, много гражданских лиц вели внешнее наблюдение (накануне кто-то – может быть, сам НКВД, – пус­тил слух, что якобы подпольная организация троц­кистской молодежи решила сорвать процесс). По дороге к залу суда минимум три раза проверяли пропуск, сличая его с вашими документами. Вый­дя в зал, вы могли занять только то место, номер которого указан в пропуске. Первые два ряда были целиком отведены чекистам, среди которых я узнал Ягоду, Ежова и Курского. Говорили, что члены По­литбюро во главе со Сталиным следили за процес­сом и слушали подсудимых, сидя за кулисами. Ве­роятно, это просто слух, так как на балконах я ни­каких кулис не видел, а сидя за задними кулисами сцены, находившимися далеко от скамьи подсуди­мых, едва ли что-нибудь можно было видеть и слы­шать. Мы уже довольно долго сидели в зале, когда часам так к десяти через черный ход гуськом, с по­нуренными головами в сопровождении солдат с ружьями, направленными на них, вошла в зал про­цессия бывших вождей партии и правительства, ве­домых на суд Сталина, дважды спасенного ими от верной политической смерти – первый раз от Лени­на, второй раз от Троцкого. Редкое историческое зрелище приводит в движение даже такую избран­ную «массу трудящихся» – везде в зале шушукают­ся, толкают друг друга в бока, догадливые дамы из партийных вельмож, явившиеся сюда с театральны­ми биноклями, не отрывают их от глаз. Подсудимые шепчутся редко (может, это запрещено?), присталь­но изучают лица в зале, но среди этих лиц они, ко­нечно, не увидят никого из своих родственников или жен – все они также арестованы, несмотря на обещание Сталина не репрессировать их, если под­следственные дадут нужные показания (жена Зи­новьева – Лилина была сразу арестована, а жена Ка­менева – сестра Троцкого – попозже, она жила в паршивой гостинице с громким названием «Международная гостиница» на Тверской, где я ее видел еще в конце 1935 или в начале 1936 г.). Наконец, на сцену вышел комендант и громко крикнул в зал: «Суд идет, прошу встать!»

Явился председатель Военной коллегии Верхов­ного суда СССР Ульрих в сопровождении двух чле­нов суда. Имя этого самого знаменитого судьи ста­линской эпохи, по части бездушия и лицемерия с которым в советских судебных комедиях мог со­ревноваться только один Вышинский, не значится в новой Советской энциклопедии. Настолько оно оди­озно, что Кремль решил объявить его не существо­вавшим. Интеллектуально Ульрих был, конечно, ту­пой подлец. Поэтому ему было предложено, открыв судебное заседание, ведение самого допроса пору­чить подлецу интеллектуальному – прокурору Вы­шинскому. Так и случилось. Ульрих открыл судеб­ное заседание, секретарь зачитал «обвинительное за­ключение», после этого Ульрих спросил каждого подсудимого, признает ли тот себя виновным. На этом первом открытом судебном заседании 19 ав­густа все 16 подсудимых признали себя виновными во всех приписываемых им преступлениях. Потом Вышинский начал допрос. Тогда только выяснилось, что данный процесс лишь прелюдия к трагедии. Они дали показания, чтобы Сталин мог организовать еще пять новых процессов: Зиновьев и Каменев заявили, что существуют нераскрытые 1) «Параллельный троцкистский центр» во главе с Радеком и Пятако­вым; 2) «Военный антисоветский заговор» (это значит «Заговор Тухачевского» и др., но названо по­ка было только имя военного атташе в Лондоне полковника Путна); 3) бухаринский центр во главе с Бухариным, Рыковым и Томским; 4) контрреволюционная группа Ломинадзе – Шацкина – Стэна; 5) контрреволюционная группа Медведева-Шляп­никова.

На все вопросы прокурора СССР Вышинского Зи­новьев и Каменев отвечают с непринужденной види­мостью кающихся преступников:

«Вышинский: Когда организовался «Объединен­ный центр»?

Зиновьев: Летом 1932 г.

Вышинский: В течение какого времени вы дей­ствовали?

Зиновьев: Фактически до 1936 г.

Вышинский: В чем выражались его действия?

Зиновьев: Главное в его деятельности заключа­лось в подготовке террористических актов.

Вышинский: Против кого?

Зиновьев: Против руководителей.

Вышинский: То есть против Сталина, Ворошило­ва и Кагановича? Это ваш центр организовал убий­ство Кирова? Было ли организовано убийство Киро­ва вашим центром или какой-нибудь другой органи­зацией?

Зиновьев: Да, нашим центром.

Вышинский: Значит, вы все организовали убий­ство Кирова?

Зиновьев; Да.

Вышинский: Значит, вы все убили т. Кирова?

Зиновьев: Да.

Вышинский: Садитесь...

Вышинский: Вы дали поручение по подготовке убийства Кирова?

Каменев: Да, осенью... Ставка наша на раскол в руководстве оказалась битой, мы рассчитывали на Бухарина, Рыкова, Томского... Летом 1932 г. я лично переговорил с группой Ломинадзе – Шацкина. В этой группе были готовы к активным решительным действиям, а также в группе Медведева – Шляпнива... Сафонова (жена Смирнова) рассказала нам, что Мрачковский, однажды вернувшись с беседы со Сталиным, сказал, что надо убить Сталина. Мы все согласились (эта Сафонова выступала свидетелем против своего мужа, потом, по странному стечению обстоятельств, она выступала «научным экспертом» и на моем суде, о чем расскажу потом. – А. А.).

Вышинский: Как оценить ваши статьи и заявле­ния, которые вы писали в 1933 г. и в которых вы выражали преданность партии? Обман?

Каменев: Нет, хуже обмана.

Вышинский: Вероломство?

Каменев: Хуже.

Вышинский: Хуже обмана, хуже вероломства, найдите это слово. Измена?

Каменев: Вы его нашли.

Вышинский: Подсудимый Зиновьев, вы это под­тверждаете?

Зиновьев: Да.

Вышинский: Измена, вероломство, двурушниче­ство?

Зиновьев: Да.

Каменев: Я могу признать только одно: поставив перед собою чудовищно-преступную цель дезоргани­зовать правительство социалистической страны, мы употребляли методы борьбы, которые так же низки и подлы, как и сама цель» («Правда», 20 августа 1936 г.).

Из 16 подсудимых в лицо я знал четырех – Зи­новьева, Каменева, Евдокимова и Тер-Ваганяна. Первые два не производили впечатления людей, которых подвергали на следствии физическим пыткам (само собою понятно, что психическим пыткам они подвергались беспрерывно – угрозы расстрелять и т. д.). Некоторые подсудимые явно не оправились еще от шока пыток: они были более рассеяны, пуг­ливо озирались по сторонам и порою отвечали не­впопад, ставя не столько себя, сколько Вышинско­го в смешное положение. Зато Зиновьев и Каменев отвечали суверенно и всегда в тон прокурору. Но я заметил у них элементы той тактики, которую более успешно применял потом Бухарин на своем процес­се: признавать себя виновным в контрреволюции, не делая контрреволюцию, признавать себя шпионом, не занимаясь шпионажем, как было, видно, догово­рено со Сталиным, всю вину за конкретную контр­революцию, шпионаж и террор возложить на Троц­кого. Когда прокурор в упор ставил неприятный вопрос и увильнуть от прямого ответа никак было нельзя, – тогда Каменев, иногда и Зиновьев, проси­ли Вышинского сформулировать ответ, которого он ждет. Вышинский в таких случаях шел навстречу и формулировал «искренние признания» подсудимых в вопросительной форме. Зиновьеву или Каменеву надо было только отвечать:

– Да, это было так.

– Да, мы контрреволюционеры.

– Да, мы убийцы.

– Да, мы надеялись на группу Бухарина.

Этот метод ведения допроса вытекает даже из того подцензурного судебного протокола, который я цитировал выше из «Правды». Я думаю, что здесь существовала договоренность между подсудимыми и Вышинским о «разделении труда»: Зиновьев и Ка­менев не обязаны говорить конкретно о своих преступлениях (которых они, разумеется, не соверша­ли), но они обязуются отвечать положительно на формулировку этих «преступлений» прокурором.

Особенно запомнилась неудавшаяся часть «коопе­рации» подсудимых с прокурором: Вышинский не­сколько раз требовал ответить одним словом «да» на такой вопрос: «Ваш объединенный троцкистско-зиновьевский контрреволюционный центр устано­вил контакт с центром Бухарина, Рыкова, Томско­го, Угланова?» Да или нет? Ни Зиновьев, ни Каменев не сказали ни да, ни нет. Тогда Вышинский процити­ровал их утвердительные показания на предвари­тельном следствии и потребовал от них подтвержде­ния их на данном судебном следствии. В конце кон­цов сошлись на ответе, который дал Каменев: «Мы рассчитывали на Бухарина, Рыкова, Томского», – но другие оппозиционные группы Каменев называл без нажима прокурора.

Какое же впечатление этот процесс в целом про­изводил на присутствующих? Я думаю, что интелли­гентные люди знали, что все это спектакль, ино­странцы верили (присутствовал дипломатический корпус и представители иностранной прессы), а для простого народа это была слишком высокая мате­рия.

Окончив допрос подсудимых, Вышинский сооб­щил, что по показаниям Зиновьева, Каменева и Рейнгольда открыто следствие против Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, Радека, Пятакова, Се­ребрякова, Сокольникова и еще против Путна (для подготовки «военного процесса»). («Правда», 22 августа 1936 г.)

23 августа 1936 г. «Правда» публикует следую­щее сообщение:

«ЦК ВКП(б) сообщает, что кандидат в члены ЦК М. П. Томский, запутавшись в своих связях с контр­революционными троцкистско-зиновьевскими тер­рористами, 22 августа покончил жизнь самоубий­ством».

Не имея другой возможности доказать свою не­виновность, старый революционер и соратник Лени­на Томский кончает жизнь самоубийством, а Сталин продолжает издеваться даже над мертвым: он, мол, «запутался» в своих связях с контрреволюцией.

22 августа подсудимые произнесли свои послед­ние слова, после того как Вышинский в заключении обвинительной речи повторил лозунг, висевший в зале на стене, от имени «трудящихся Москвы»: «Бе­шеным собакам – собачья смерть!»

Все с напряжением ждали, что же скажут сами «собаки» на это. Вот выдержки из последних слов Каменева и Зиновьева:

Каменев: «Дважды мне была сохранена жизнь, но всему есть предел. Есть предел и великодушию пар­тии, и этот предел мы исчерпали. Я спрашиваю себя, случайно ли то, что рядом с нами сидят эмиссары иностранных охранок... связанные с Гестапо? Нет, не случайно... Мы служили фашизму».

Зиновьев: «Мой дефективный большевизм пре­вратился в антибольшевизм, и я через Троцкого пришел к фашизму. Троцкизм – это разновидность фашизма, а зиновьевщина – разновидность троцкиз­ма... Мы стали заместителями меньшевиков, эсеров, белогвардейцев» («Правда», 23 августа 1936 г.).

Суд Сталина над этими самыми близкими сорат­никами Ленина, которые вместе с ним заложили ос­новы большевизма, собственно, был судом над исто­рическим большевизмом. Сталин заставил их публично отречься от этого большевизма, объявить се­бя фашистами, принять на себя чудовищные уголов­ные преступления, которых они не совершали, окле­ветать не только самих себя, но и всех других лиде­ров большевизма, всех руководителей и героев Ок­тября и гражданской войны, кроме представителя уголовного крыла большевизма – самого Сталина. Я абсолютно не сомневаюсь, что, сиди здесь вместе с Зиновьевым и Каменевым на скамье подсудимых сам Ленин, Сталин и его сумел бы заставить при­знаться, что он никогда не был большевиком, а всегда был фашистом.

Тому, кто захочет возразить мне, я должен задать лишь один вопрос: если Сталин сумел заставить бук­вально всех лидеров большевизма до единого и без исключения на всех московских процессах при­знать себя фашистами, шпионами, вредителями, убийцами, почему же тогда он не сумел бы заставить признаться во всем этом и самого Ленина (заметим в скобках, что Ленин не был наделен природной фи­зической храбростью, он писал в «Детской болез­ни...», что для сохранения жизни надо уметь пойти на «компромиссы» и «лавирование», например, бан­дит угрожает вам убийством, если вы ему не отдади­те свою машину, лучше заключить с ним «компро­мисс» – цена «компромисса»: он сохраняет вам жизнь, а вы за это отдаете ему машину; кстати, та­кой случай с Лениным и его сопровождавшими был в Москве, в 1918 г.). Исторической заслугой Стали­на я считаю то, что он не только перед собственной страной, но и перед всем миром разбил историчес­кий миф о «героическом большевизме» и о его «ге­роических вождях».

Бесконечные легенды об идейных героях царского подполья, трех революций, гражданской войны лопнули, как мыльные пузыри. «Марксистские идеи – сильнее смерти», – этот тезис присутствовал до сих пор во всех пропагандных писаниях большевиз­ма. Московские процессы доказали обратное: жи­вотный страх смерти оказался сильнее всех хвале­ных идей и идейных позиций большевизма. Больше­вики считали якобинцев своими духовными пред­шественниками в революционном творчестве, но вспомните свидетельства современников: Дантон, Сен-Жюст, Робеспьер шагали под топор гильотины с гордо поднятыми головами и громкими выкриками «за свободу, равенство и братство!» Вспомните из истории, как мужественно шагали к виселице рус­ские народовольцы. Кто не знает таких мучеников средневековой инквизиции, как Ян Гус и Джироламо Савонарола, которые предпочли быть заживо сожженными, чем изменить своим убеждениям.

Конечно, не каждому дано быть героем, но если уж ты сам полез в герои, так твой нравственный долг, чтобы из тебя не сделали негодяя. Лидеры ре­волюционной партии, попав в беду, оплевывают соб­ственные убеждения, клевещут на своих соратни­ков, пресмыкаются перед своими палачами, лишь бы спасти собственную голову, – такие люди никог­да не были революционерами, а были авантюриста­ми. Поэтому они и умирали как презренные трусы. Так умерли и Зиновьев с Каменевым.

Под руководством Ежова, назначенного вместо Ягоды шефом НКВД в сентябре 1936 г., чекистская машина заработала над организацией новых процес­сов: 1) процесс Пятакова–Радека и др. (январь 1937 г.) ; 2) военный процесс Тухачевского–Якира и др. (июнь 1937 г.); 3) процесс Бухарина–Рыкова и др. (март 1938 г.). Из них процесс Пятакова–Радека нужен был Сталину для осуществления двух целей: одна явная цель – подготовить будущий про­цесс против Бухарина; другая, глубоко скрытая цель – подготовить физическую ликвидацию Серго Орджоникидзе, категорически возражавшего как против бухаринского процесса, так и против истреб­ления хозяйственных кадров, которых он хорошо знал как честных, ни в чем не повинных работников (в Наркомате тяжелой промышленности СССР не арестованным остался лишь один человек – сам Орджоникидзе).

20 января 1937 г. «Правда» опубликовала сооб­щение «Прокуратуры СССР», что закончено след­ствие по делу «Троцкистского параллельного цент­ра» в составе 17 человек – Пятакова, Радека, Со­кольникова, Серебрякова и др. Кроме Радека, друга Бухарина, все другие главные обвиняемые были хо­зяйственники близкие сотрудники Орджони­кидзе.

24 января «Правда» сообщила, что расстрелянные в 1936 г. Зиновьев и Каменев показали, что Л. Троц­кий создал «параллельный запасной центр» на тот случай, если провалится «Объединенный троцкистско-зиновьевский центр» и что туда входили Пята­ков, Радек, Сокольников и др. обвиняемые. Из «Об­винительного заключения» приводились выдержки:

Радек: «Троцкий требовал, чтобы мы были гото­вы допустить реставрацию капитализма, этого тре­буют японцы и немцы... допустить сдачу ряда пред­приятий в иностранные концессии, уступить часть территории СССР, во время войны развернуть ди­версии на заводах, связаться с немецким Геншта­бом. Обо всем этом Троцкий договорился с Гессом (заместителем Гитлера). Придется уступить Японии Приморье и Приамурье, а Германии – Украину. Мы должны допустить Германию к эксплуатации наших природных богатств, Японии уступить Сахалин... Мы не должны мешать Германии захватить придунайские страны и Балканы, а Японии – Китай».